p. 1



[close]

p. 2



[close]

p. 3



[close]

p. 4

*** Ты в красном… Не видел тебя ещё одетой в ярчайший «ред». Ты разной бываешь. Как вор с ключом, крамольных следов эстет. Когда из меня забрала – меня – оставила призрак – нас, обыденно, ловко, едва звеня брелком… настоящий ас. Не зря же ты – Ася! Не зря, не зря. И я неспроста богат… А после тебя – рассказать нельзя – насколько возрос оклад. А после тебя – нет меня, есть мы на фоне пеньков и рощ, мы слямзили новый рассвет из тьмы, мы стырим у ада ночь. 

[close]

p. 5

*** Твоё молчание дороже пустословья. В нём обозначился источник нужных слов, заметный мне – и всё… Настольный. Но, позволь, я хоть поиграю в многогранную любовь. Потом расскажешь, до чего она серьёзна, когда земля уже сотрёт мои уста. Сухая сводка: будет сыро, предморозно. Я буду спать. Ты будешь, кажется, грустна. Потом ты тоже будешь спать. На том же месте. Меня направят по делам в небытие. Смотри, у кубиков моих – ни гранки мести, вернусь погожей вешней полночью к тебе. Да, я хотел бы, чтобы так примерно было. Большая разница – «хотел бы» и «хочу». Хочу – тебя – любить, и чтобы ты любила, причём без разницы – кого… не слышь… почуй. 

[close]

p. 6

Мой образ жизни Мне раньше говорили: мой образ жизни плох. «Торчишь, бухаешь, куришь, по саунам тусишь». С цыплёночка на гриле однажды капнул Бог, шепнул: «Святым не будешь, но пищу освятишь». Цыплёнок сразу пискнул, с решётки соскочил, отросшей головёнкой по-детски покачал, пацифик лапкой тиснул на пламени свечи и дал по жести звонкой, с подскоком, стрекача. Но мне опять сказали: мой образ жизни плох. «Пропал, друзей не помнишь, по вегану чудишь». На фразе «Ешь, мерзавец!» опять явился Бог, шепнул: «С тобой Воронеж, а главное – Курмыш». Я сразу в ритме Цоя сейтана замесил, сготовил, и бездомным на паперти раздал, «Съедобно… это соя?» – один меня спросил, а я муки несдобной оставил у костра. Но мне опять сказали: мой образ жизни плох. «Включаешь мецената, когда и сам-то нищ». С буклетом о Версале открылся тощий Бог, шепнул: «А ты – что надо», и съехал из Мытищ. Я сразу следом съехал, поближе к Курмышу, Воронеж – тоже рулит, но родина – зовёт, 

[close]

p. 7

с тех пор не без успеха пейзажики пишу, ловлю холстами пули, а кровь держу за йод. И мне опять сказали: мой образ жизни плох, ни славы, ни почёту, ни щасья на пропой. Пропитый на вокзале, тропой добрался Бог, шепнул: «Пошли их к Чёрту» – и одарил тобой. 

[close]

p. 8

*** Так здорово… Вы празднуете что-то… В компании, похоже – всей роднёй. Семейное классическое фото. Не пьянка. Не бардак очередной. Так здорово… Твой Эф – малюет жестом картину «Эй, к моей не подходи!» Я скрылся в направлении известном, но ты-то у меня живёшь в груди… Так здорово… что я не огорчаюсь твоей понятной близости к нему, ревнуют – неким образом отчаясь, а я тебя надольше обниму. Так здорово… что мало пошлых мыслей, и мало, и на слово не грубы. Подумалось: но как бы вышли – мы с ней? А сердце снова вытолкнуло «бы». 

[close]

p. 9

ParКЕТ Патриархат… Матриархат… Протри паркет! С веками пыли накопилось, аж чихнул, и подскочили разновидности побед, пылинок сто, легко упав на общий нуль. «Знай место, женщина!» – я тоже так вопил? Неслабо, значит, я тогда комплексовал. Так напугать себя пытается вампир, сломав клыки, попортив зеркала овал. «Мужик, ты должен быть таким-то и таким!» Каким – не помню. Но остался я собой. Есть два эпитета: любима и любим, всё остальное – ратоборство и отбой. Матриархат… Патриархат… Переворот… Потом опять… и разновидностями бед слоится то, что нам дано перебороть. Глянь, сколько пыли-то. Давай протрём паркет. 

[close]

p. 10

Дарю Таких, как ты… На месте многоточий – должна быть взятка музе: «больше нет!» Но я музык до сделок не охочий, к тому же заплатил за интернет. Таких как ты – семнадцать-восемнадцать, с учётом ряда фейковых страниц. Все статусны, как пачка ассигнаций, все могут показать – не верх, так низ. Вот это да. А если мы запросим мои, для понта, имя и фамиль? Вот это да – без шуток. Триста восемь! И что я не какой-нибудь Камиль? Ой, нет, Камилей тоже – лес да поле… Но я-то… ёлки… более трёхсот! Бежать. Бежать! Бежать от жалкой доли, я для тебя и так – не высший сорт. Бегу. Плечом толкаю цветовода. Дал руку. Он с букетом. Кровь. Шипы… И голос: «Повторяется погода, но вы – таких не может больше быть. Бери!…» А розы разные в букете, оттенков не поймать, не перечесть. 

[close]

p. 11

Всего три лепестка в едином цвете – как мы с тобой, как наша доля цвесть! И дал на интернет, кудесник рыжий, позднее сдавший место декабрю. Прими же эти семь четверостиший, мне сказано «…Дари!» – и я дарю. 

[close]

p. 12

*** «Девушки в сетчатых платьях!» – ньюсов пиявится нить. Видимо, надо ипатьих этих, в авоськах, ценить. Лайкать на полную силу, в страстный нажим репостить. Каждому фронту и тылу – порох, патроны, пластид! Зримо почти чувство локтя, все – по фронтам и тылам! Только предатель Володька снова включил антиспам. Что ему ньюсы ипатьих, что ему штамп «дезертир»? Анька в зелёненьком платье – безоговорочный… мир! Мало ли, что там под платьем, если не в сетку оно? Боеприпасы на складе, но – где война – там темно. 

[close]

p. 13

*** Вы холодны, Зима, но так ли это важно? Я сын Весны, во мне достаточно тепла. Спонтанный шаг – и ваша честь не только ваша, все ваши кони потеряют удила. Все ваши козыри нещадно будут биты, я подсмотрел их, и забыл, и вспомню вновь, Весна такие может вытворить кульбиты… наивно ждать безгрешной кармы от сынов! Вы холодны, волшебны, дивны и жестоки, я сам такой же, поначалу, и потом, лишь буду жать из нашей схожести все соки, пока не ляжем разной дымкой об одном… Когда вы снова предпочтёте сбоку Осень, я не напомню вам того, что бока – два, я буду шага ждать от вас, и на морозе моя остудится… до завтра… голова. 

[close]

p. 14

345 Мне прислали много денег. Триста сорок пять рублей. Завтра будет понедельник. Завтра – будет! Айм окей! Слышал, ты, кипучий доллар? Завтра я в который раз – отнесу тебя на холод, на снежок. Сойдёшь за наст. Я по насту добираюсь до села Бутылкин Пэт, где хожу и побираюсь, как глаголенький поэт. После еду на попутке – на Пегазе, стало быть, в город, якобы к Анютке, нет, ещё бабла добыть. Покупаю твой ошмёток, подороже продаю. Рядом – сразу много тёток, «как дела?» и «ху а ю?». Слышал, ты, липучий доллар, я твоих зараз видал, 

[close]

p. 15

переводчиц вверх подолом… Злые, страшные – беда. Рядом также много бывших и неношеных друзей, на своей лафе оплывших либо тощих – без моей. Не до них, я дую в Кремль, хоть не с «Дружбой», но с пилой, и пилю там – ну а хрен ли – всё подряд, крутясь юлой. За хорошую работу получаю аусвайс под стаканчиком компоту. Не беру. Компот. Не айс. По бумажке пропускают на Пегазе даже в Рай, так что мы, лягая Скайнет, посещаем Гранд-Вайфай. Я, фантом ты мятый, Богу долг мой – вечность отдаю. Без апломба. Понемногу. Не магнат. Не «ху а ю». Соглашаюсь, пьяным занял, надо ж было столько взять… Ладно Бог – пушист, как зая, прост, как три, четыре, пять! 

[close]